Каждый человек гордится малой родиной. Горжусь и я своей Старой Руссой, Великим Новгородом, городом древних былин и легенд. Он — колыбель русской государственности.
Исключительно велика роль Новгорода, прикрывавшего русские земли с севера-запада. Ещё до присоединения к Москве с кем только ему не пришлось воевать. Кто только не посягал на разрозненные русские земли. Шведы, крестоносцы, Ливонский орден и так далее. В набатный час поднимались новгородские люди на защиту земли своей. В кровавых битвах и сечах костьми ложились ратники новгородские, но, как гласит история, враг никогда не прошёл через новгородскую землю вглубь русских земель.
Не стал исключением и 1941-й год. Немецко-фашистские войска в двадцатых числах сентября были остановлены на новгородской земле, которая на два с половиной года стала ареной кровопролитных боёв. Там, образно говоря, стояли жернова войны. Жернова человеческих жизней. Долгое время было не ясно, чья возьмёт. Но сила одолела силу. Наши войска, накопив резервы, в январе 1944 года перешли в решительное наступление, и фронт медленно, но неудержимо двинулся на запад, оставив в новгородской и ленинградской землях без малого четыре миллиона солдат и офицеров.
Официальная статистика: Новгородская область – 1 800 000, Ленинградская область – 2 000 000. Чудовищные цифры. Сейчас бы эти солдаты и офицеры опрокинули бы любую армию мира. Погибшие были лучшими воинами. Таков закон войны — гибнут лучшие: и с нашей стороны, и с вражеской.
Война ушла туда, откуда и пришла. Но сколько горя она оставила на нашей старорусской земле. За два с половиной года боёв она вся была усеяна смертоносными боеприпасами. Взорванные при нашем отступлении артиллерийские повозки со снарядами, разлетевшимися во все стороны на сотни метров, торчащие из земли стабилизаторы неразорвавшихся авиабомб, в полях – мины противотанковые, противопехотные и так далее. Во время сельскохозяйственных работ подрывалась и без того малочисленная техника, гибли люди.
Но настоящей трагедией после войны были мальчишки. Мальчишки — это та публика, которая предупреждениям и убеждениям не ходить в опасные места внимает только тогда, когда рядом взрослые. Взрослых нет — всё забыто. Ребята собирались группами и уходили к заранее облюбованным объектам. Мы, младшие, тянулись за ними, но они нас не брали. Они били нас. Я с тех пор усвоил: самый убедительный аргумент, чтобы не ходил, куда не надо, — это битьё. А они уходили. Так с нашего посёлка ушли четверо или пятеро. Ушли и не вернулись. Они пытались снять гильзу с крупногабаритного снаряда и допустили ошибку.
Забегая вперёд, скажу. Мы, повзрослев, снимали гильзы с любого снаряда. Нашим мальчишеским богатством был порох. Он нам нужен был для всевозможных фокусов и для самопалов, от которых, бывало, кто-то оставался без пальцев. Гильза снималась долго, с предосторожностью и не без страха. Порох делили по принципу: младшему — меньше. Гильзы — в костёр, капсюль выстреливался в огне, цветной металл — в магазин, деньги — на кино. У матерей мы не просили денег. Мы знали, чего стоит кусок хлеба, который не всегда был на столе. А погибшие мальчишки сделали понятную ошибку, снаряд разорвал их в клочья. Их там и схоронили, от кого что осталось. Много лет на могилке стоял истлевший детский ботиночек.
Подобное происходило не только у нас. Всюду. И нашу семью беда не обошла стороной. Мы со старшим братом вывернули из снаряда взрыватель и принесли домой. Крыльцом нашему дому служил огромный плоский камень. Всё усугубилось тем, что взрыв произошёл на камне. Брат на всю жизнь остался инвалидом. Меня, всего иссечённого каменными осколками, доставили в больницу. В палате, где я лежал, много было мальчишек с разными ранениями. Все они были старше меня, лет от 13-14, а мне было пять. К ним приезжали родители, привозили гостинцы. Ко мне никто не приезжал. Мама безотлучно находилась со старшим братом. Он в тяжёлом состоянии был помещён в военный госпиталь г. Ленинграда.
Удаление осколков было мучительным. Как только врач с медперсоналом заходил в палату, я начинал плакать. И всё ждал свою маму. Как я ждал её! На всю жизнь запомнилось. Моя мама... Невысокая, черноглазая, стремительная в движениях. Она неожиданно появилась в палате, кинулась ко мне: «Сыночек мой!» Великое счастье! Оно меня ослепило, мальчишку. Что мне говорила мама, что я ей отвечал, не помню ни одного слова. Всё стало потусторонним, не важным, в том числе и мои мучения. Что может счастье сделать с человеком? Вот что значат для нас наши мамы!
В школе во время уроков в класс заходили женщины-колхозницы, обращались к нашему учителю: «Иван Михайлович, трактор снова выпахал наших солдатиков, отпусти мальчишек, пусть помогут нам». Мы бежали туда. Каски, ремни, подсумки, кости... — сносили в вырытую яму-могилу. Всё потом засыпалось, делался небольшой холмик, от которого потом не оставалось и следа. Помню, у одного из погибших нашли письмо. Я даже помню его содержание, жена писала мужу: «Танечке купили платьице за один рубль ...копейки, Олечке купили сандалии за два рубля ...копейки» и так далее. Всё письмо так было написано, чтобы ему, отцу семейства, принести как можно больше добрых, приятных, семейных минут. Письмо читала моя родная тётя — бригадир полеводческой бригады. Женщины слушали и плакали. Тяжёлые были сцены.
Во время летних каникул мы работали наравне со взрослыми. А взрослые — одни женщины. Опишу одну из таких работ. По реке Полисть шёл сплав строительного леса. Трактора тросами вытаскивали из воды огромные многометровые брёвна. Женщины в количестве 15-20 человек накатывали их по наклонным лагам в кузова грузовиков с прицепами. Мы, мальчишки 14-15 лет, стоя в кузовах грузовиков и на прицепах тащили верёвками эти брёвна, помогая женщинам. Были моменты, когда у нас всех не хватало сил, и брёвна начинали проскальзывать, грозя сорваться вниз. Женщины панически боялись этого. Слёзно просили Бога, чтобы помог, оберёг их. Работали с причитаниями и мольбой. И Бог их берёг. Как же они радовались, когда заканчивалась погрузка. Уставшие, измученные запредельной тяжестью, поражались, глядя на выполненную работу. Оживали, начинали улыбаться, хвалили и благодарили нас. И ведь было за что! Когда возникали критические моменты, мы были их последней надеждой. Старшие ребята были в ремесленных училищах, на шахтах. В то время не спрашивали, хочешь ты туда или нет. Вот такой она была — послевоенная заря, заря наших сегодняшних дней.
Мы взрослели. Каждый мальчишка, видевший войну, стремился в армию. Кредо любого мальчишки было стать хорошим солдатом и добить немцев, где бы они ни были. Такова была наша мальчишечья военная доктрина, которая с годами, конечно же, претерпела изменения. Я как мог развивал подвижность после ранения в руках, ногах и добился-таки своего. Меня взяли без всяких ограничений. Четыре года службы. Демобилизовался. Сержант зенитно-ракетных войск СА, старший оператор станций разведки и целеуказаний. Горжусь по сей день своей службой. С теплотой вспоминаю товарищей-сослуживцев, ребят разных национальностей. Какими добрыми, дружескими были отношения между нами. Тех же ребят — хохлов. Замечательные парни. Служаки настоящие. Как они пели, плясали под музыкальное сопровождение — гармонь, балалайку. Старшие офицеры — все фронтовики. Вне строя нас сынами называли. Любили мы их.
Сейчас, оглядываясь на прожитую жизнь, главным считаю — народное единение. Каким удивительным оно было! Как работали люди! В сельской местности рабочий день был от темна до темна. Работали полуголодные, плохо одетые. Всеми двигало только одно стремление — завтра будет лучше.
Как мы живём сейчас? Тот, кто помнит то время, скажет: хорошо живём. Можно жить и беднее, не беда. Наша беда в другом — в бескультурье, неуважении друг к другу, сквернословии, пьянстве, разболтанности, чиновничьем чванстве... Всё это поразило все слои общества, как плесень поганая. И смею утверждать, тотальное воровство власть имущих — это есть показатель бескультурья. Культурный человек имеет представление о чести, не позволит себе запустить руку в государственную казну и не посмеет обирать и без того обездоленных людей.
Г.АНКУДИНОВ,
ветеран тяжёлой атлетики, пенсионер.
